Доктрина, будто эгоизм есть коренное зло и любовь к себе исключает любовь к другим, ограничивается не только теологией и философией. Она стала одной из идей, которые постоянно возвещаются в семье и в школе, в фильмах и в книгах, повсюду там, где мыслимо общественное влияние. «Ты не имеешь права быть эгоистичным» — фраза, которая вдалбливалась из поколения в поколение. Ее значение не определено. Большинство объяснило бы ее так: не быть эгоистичным, невнимательным. В действительности же она оговаривает большее. «Не будь эгоистичным» включает в себя: не делай того, что ты хотел бы делать, направь свою собственную волю в пользу какого-либо авторитета. Наконец, фраза «не будь эгоистичным» несет одновременно двойной смысл, который имеет место еще в кальвинизме. Если рассматривать ее в очевидном смысле, то она означает: «не люби себя», «не будь самим собой», а подчинись чему-то, что важнее, чем ты сам, подчинись силе, находящейся вовне по отношению к тебе, или ее внутренней стороне – «долгу». Фраза «не будь эгоистичным» становится одним из самых сильных идеологических инструментам, чтобы подавить спонтанность и свободное развитие личности. При этом требуются жертвенность и абсолютная покорность: только те поступки имеют значение «самозабвенных», которые нужны не производящему их, а кому-то или чему-то вне его самого.
Как сказано, эта картина в известном смысле однобока. Потому что наряду с этой доктриной, что не нужно быть эгоистичным, в современном обществе пропагандируется ее противоположность: думай о своей выгоде и поступай так, как для тебя лучше всего, если ты поступаешь также и к выгоде всех остальных. Эта мысль, что эгоизм – основа всеобщего блага, является принципом, на котором построено общество конкуренции. Удивительно, что с виду два такого рода противоречащих принципа могут сосуществовать в одном отдельном культурном ареале, но факт не подлежит сомнению. Следствием этого противоречия является замешательство отдельного человека. Он то и дело разрывается между двумя доктринами и ощущает препятствие в своем развитии. Это замешательство одна из важнейших причин того, что сегодняшний человек сбит с толку и беспомощен.
«Любовь к себе самому» будто бы идентична эгоизму и образует альтернативу для «любви к другим»: это мнение приютилось в теологии, философии, а также в общественной мысли. В фрейдовской теории нарциссизма оно выражено научно. Фрейд предположил определенное количество либидо. У ребенка объект всего его либидо –личность самого ребенка. Фрейд обозначает эту стадию как «первичный нарциссизм». В ходе своего развития Я переносит либидо с собственной персоны на другие объекты. Если только человек в своем отношении к объекту заблокирован, он обращает либидо с объекта снова на собственную личность. Эту стадию Фрейд обозначает как «вторичный нарциссизм». По Фрейду дело обстоит так: чем больше любви я обращаю ко внешнему миру, тем меньше остается для меня и наоборот. Этим способом он объясняет феномен любви как ослабление внимания к себе, так как все либидо обращается на объект, который находится вне собственной персоны.
Появляются следующие вопросы: подтверждает ли психологическое наблюдение тезис, согласно которому принципиально существуют взаимоисключающие проявления «любви к себе» и «любви к другим»? Есть ли «любовь к себе» то же самое, что эгоизм, или является его противоположностью? Есть ли эгоизм сегодняшнего человека нечто, что действительно относится к нему как индивиду с его интеллектуальными, эмоциональными и чувственными возможностями? Не стал ли человек заложником своей социально-экономической роли? Тождественен ли эгоизм любви к себе или, напротив, недостаток любви к себе настоящая причина эгоизма?
Прежде чем мы поразмыслим о психологических точках зрения на проблему «эгоизма» и «любви к себе», должен быть вскрыт логически ошибочный вывод, что «любовь к другим» и «любовь к себе» взаимоисключены. Если это добродетель, если я люблю своего ближнего как человеческое существо, то также должно быть добродетелью, а не пороком, если я люблю себя самого, так как я сам – человеческое существо. Нет такого понятия «человека», которое не включало бы меня самого. Доктрина, которая исключила бы меня, доказывает, что она противоречива. Мысль «возлюби ближнего как самого себя», как она изложена в Библии, не означает ничего другого, как внимание к своей целостности и единственности; любовь к самому себе и ощущение собственной личности не отделимо от внимания к другому, любви к другому и ощущению другого. Любовь к самому себе неотделимо связана с любовью к любому другому человеку.
Таким образом мы подошли к основной психологической предпосылке, на которой построен заключительный вывод нашего доказательства. В целом эта предпосылка гласит: не только другие, но и мы сами являемся «объектами» наших чувств и поведения. Между отношением к себе самому и отношением к другим не существует никакого противоречия, а, напротив, — фундаментальная взаимосвязь. В связи с нашей проблемой это означает: любовь к другим и любовь к себе самому – не альтернативы. Гораздо вернее исполненное любви поведение по отношению к самому себе будет у тех, кто способны на любовь к другим. В принципе, любовь неделима насколько это касается взаимозависимости между другими «объектами» и собственным Я. Искренняя любовь – выражение продуктивности и означает заботу, внимание, чувство ответственности и знание. Любовь – не «аффект» в том смысле, чтобы быть кем-то «обвороженным». Она – деятельное стремление, которое коренится в собственной способности к любви и думает о развитии и счастьи любимого человека.
Любовь, таким образом, есть выражение собственной способности к любви и любовь к кому-либо есть реализация и концентрация этой способности в отношении конкретной личности. Романтическое представление, что во всем мире есть только один единственный человек, которого можно полюбить и что было бы большой удачей в жизни этого одного встретить, — ошибочно. Ошибочно также мнение, что любовь к этому одному человеку затем должна иметь следствием улетучивание любви к другим людям. Любовь, которая может быть пережита только по отношению к одному единственному человеку, доказывает этим самым фактом, что она – не любовь, а симбиотическое отношение. Содержащийся в любви положительный ответ имеет значение для любимого человека как утверждение по сути человеческого единства вообще. «Разделение труда» как его называет Уильям Джеймс, при котором есть любовь к собственной семье, а для «чужих» ничего не осталось, — означает фундаментальную неспособность к любви. Любовь к человечеству, как часто считают, — не абстракция, которая следует за любовью к определенному человеку, напротив, она есть ее предпосылка, хотя она, рассматривая генетически, приобретается вследствие любви к определенным индивидам. Из этого следует, что я сам должен быть принципиально точно таким же объектом моей любви как и другой человек. Утверждение собственной любви, счастья, роста и свободы коренится в моей собственной способности к любви: в моей заботе, моем внимании, чувстве ответственности и знании. Человек, который может жить продуктивно, также любит и себя самого. Если он может любить только других, то он вообще не может любить.
Предположив, что любовь к самому себе и любовь к другим принципиально связаны одна с другой, как объяснить тогда феномен «эгоизма», который действительно явно исключает любой искренний интерес к другому? Эгоистичный интересуется только собой, хочет всего для себя и получает радость только от приобретения, но не от отдавания. На свое окружение он смотрит только в том отношении, что оно дает возможность получить. Потребности других не интересуют, ему не хватает внимания к достоинству человека и его целостности. Он видит только самого себя; обо всем и обо всех он судит по той пользе, которую они имеют для него. Он самым глубоким образом не способен к любви. Не доказывает ли это, что интерес к другим и интерес к себе самому являются непременно альтернативой? Это соответствовало бы тому, что эгоизм был бы идентичен любви к себе. Но прямо в этом состоит ошибочное заключение, которое должно бы привести в отношении нашей проблемы ко столь многим ошибочным следствиям. Эгоизм и любовь к себе не идентичны, а в действительности являются противоположностями. Эгоистичный любит самого себя не слишком много, а слишком мало, фактически он ненавидит самого себя. Этот недостаток в любви и заботе относительно самого себя, который является лишь выражением его недостатка в продуктивности, делает его пустым и неудовлетворенным. Он неизбежно несчастливо и испуганно размышляет о том, чтобы вырвать у жизни удовлетворение, которое он не может найти в себе самом. Кажется что он слишком заботится о самом себе, но на самом деле этим он пытается только прикрыть и компенсировать безуспешным образом то, что он не способен действительно позаботиться о себе. По Фрейду эгоистичный – нарциссичен, так как он повернул свою любовь от других и сконцентрировал ее на самом себе. Правильно то, что эгоистичный человек не может никого любить, но и по отношению к себе он не способен к любви. Эгоизм объясняется яснее, если его сравнить с обладательской заботой, которую мы находим у какой-нибудь сверхзаботливой властолюбивой матери. В то время когда сознательно она верит, что она чрезвычайно любит своего ребенка, подсознательно она чувствует угрожающую враждебность по отношению к объекту забот. Она сверхзаботлива не потому что любит своего ребенка, а потому что она ищет компенсации для своей неспособности любить.
Эта теория о природе эгоизма исходит из психоаналитических знаний о невротической «самозабвенности». Этот невротический симптом наблюдается у много числа людей, которые, правда, по большей части страдают не от самого симптома, а от других, связанных с этим симптомов, таких как депрессия, усталость, неработоспособность, неудачи в любовных отношениях и т. д. Самозабвенность никогда не ощущается как симптом; часто она является даже единственной хорошей чертой характера, которой пациент особенно гордится. «Самозабвенный» ничего не хочет для себя, он живет «только для других» и воображает в связи с этим, что он не считает себя самого важной личностью. Только он не может понять, почему он гордый своей самозабвенностью несчастен и почему его не удовлетворяет отношение к своим близким. Он хотел бы избавиться от заблуждений, которые он рассматривает как симптомы, но не от своей самозабвенности. Анализ показывает, что его самозабвенность не существует сама по себе, а соотносится с другими симптомами и часто даже является самым важным из них: его способность чувствовать любовь или дружбу парализована; он наполнен враждебностью к жизни и за фасадом самозабвенности прячется тонкая, но от этого не менее интенсивная Я-оболочка. Исследуемый чувствует себя хорошо только, если его самозабвенность вскрыта как симптом, так чтобы мог быть скорректирован его недостаток в продуктивности, который лежит в основе как его самозабвенности так и остальных затруднений.
Особенно ясной природа самозабвенности становится через ее действие на других, например, что в нашей культуре наиболее часто, — через действие, которое «самозабвенная» мать оказывает на своих детей. Она воображает, что дети должны понять посредством ее самозабвенности, что такое стать любящим и должны научиться от этого с их стороны, что такое любовь. Результат однако нисколько не соответствует материнским ожиданиям. Дети поступают не как счастливые люди, которые убеждены в том, что они любимы; они испуганы и напряжены, боятся упреков матери и со страхом думают о том, чтобы ее ожидания сбылись. Большей частью они находятся под влиянием внутренней враждебности их матери к жизни, которую они скорее чувствуют, чем осознают и которой они сами постепенно проникаются. В целом не существует различия между влиянием «самозабвенной» и влиянием эгоистичной матери; фактически самозабвенность гораздо хуже, потому что она препятствует тому, чтобы дети критически оценивали мать. На них давит обязанность не разочаровать мать; под маску добродетели привносится внутреннее отрицание жизни. Кто может наблюдать влияние матери наполненной искренней любовью к себе подтвердит, что для ее ребенка нет более благоприятных условий, чтобы узнать что есть любовь, радость и счастье, как только быть любимыми матерью, которая любит себя.
